Новая этика

Определение «новая этика», как мы это воспринимаем сегодня, придумали в нашей стране – и оно, характеризует то, как это явление видится именно в нашем государстве. Для большинства наших сограждан эта этика действительно новая, потому что это явление для нас в диковинку. Но для западного общества внимание к сексуальному насилию и разного рода харассменту, чувствительность к обидам, нанесенным любым меньшинствам, особенно расовым, явление со своей предысторией. О ней можно говорить много и долго, но давайте хотя бы поверхностно попробуем разобрать, что это такое в нашем сегодняшнем понимании.

Магомедтагир Муртазалиев

В данном случае речь идёт о явлении, которое порядка тридцати лет существует и развивается в социальной сфере, в гражданском обществе, в юридической практике. В США сексуальная революция, прокатившаяся в шестидесятые-семидесятые годы, оставила свой глубокий след. Это были годы сексуальной свободы и грубых шуток. В журнале «Плейбой» выходили серьёзные политические статьи, и никого это не смущало. С приходом в «овальный кабинет» президента Рональда Рейгана американское общество начало обратное движение в неоконсервативном или «неовикторианском» направлении. Конечно же, апологеты этого движения не признавались в своей реакционности и аскетичности, однако это явление шло под знакомыми нам сейчас лозунгами защиты частной жизни и неприкосновенности личности, а также соединялось с либеральной версией феминизма. Аналитики говорят, что это было неолиберальное время, когда и в сфере гендера, и в экономике, и во внешней политике США временно сложился альянс леволиберальной и консервативной политики. Сейчас, после Дональда Трампа, этот альянс оказался разрушен.

И всё-таки, в чём суть новой этики? В чём её истоки? Одним из её знаковых моментов является культура отмены. «Деплатформинг», более известный как «культура отмены», то есть исключение из публичной сферы человека, чьи поступки сочтены аморальными (раньше это называлось «бойкот»), – политическое средство, к которому прибегают в ситуации крайней вражды, которая идёт не на жизнь, а на смерть. В нынешнем его применении в США, а теперь и у нас, тревожит несоответствие ставок: при наличии у российской интеллигенции реально серьезных политических врагов эта последняя мера абсолютной вражды применяется к не очень моральным индивидуумам из среды самой же интеллигенции, допустившим промах или недосмотревшим за проступками других. Надо сказать, что наряду с очень важной миссией есть и отдельные недостатки. К примеру, серьёзная политика подменяется максималистским и, в то же время, мелочным морализмом, ориентированным на невесть откуда взявшийся нравственный идеал самого вежливого человека.

***

Надо сказать, что англосаксонской культуре подобное морализаторство в принципе присуще с весьма давнего времени. В XVII-XVIII веках оно сразу в нескольких странах привело к реальным освободительным революциям. Кальвинисты и представители других ветвей протестантизма действительно ходили в черных одеждах и практиковали аскезу. Эти «радикальные святые», как их называл Майкл Уолцер, формировали новое отношение к власти. Затем, в результате революций, аморальные индивидуумы лишались власти и формировалась новая политика, которая не только выводила на первый план личные добродетели, но проводила реальные общественные реформы, направленные, между прочим, на демократизацию. Сегодня эта мораль, этика стала частью государственной политики.

И всё-таки, что сегодня называется «этикой»? Некий набор добродетелей, ориентированных на другого человека, на то, чтобы не делать Другому зла, а делать добро. Правые критики нового морализма на Западе даже сравнивают его лидеров с Лениным и Сталиным, проводя параллели с социализмом. Все это совершенно неверно исторически и политически. Эта позиция отображает консервативный подход времен холодной войны к нынешнему времени, ставший в американских и английских университетах дискурсом меньшинства. С той поры среди американских правых существует представление, будто так называемые «левые» мечтают о социализме, исповедуют критическую теорию, выступают за контроль над мыслями и вообще за подрыв всяких основ. Сам термин «политкорректность» был в свое время введен в оборот сторонниками правого крыла республиканской партии США: изначально он имел иронический оттенок как перевод советского газетного штампа «политически верный». Во время холодной войны это было «советское» слово.

***

В принципе, всё то, что левее Республиканской партии, в этом гражданском дискурсе считается вариантом коммунизма. Когда Дональд Трамп дебатировал с Джо Байденом, он называл его «социалистом». Главный риторический прием: «Посмотрите, что стало с Советским Союзом». Но эта параллель просто не верна. Западная социал-демократия давно не связана с СССР – они разошлись еще в 1930-е годы. На Западе существовали и существуют коммунистические партии, но это обычно маленькие структуры. Мы же говорим здесь о широкой социал-демократической повестке, которая не ставила себе задач построения государственнического строя советского типа, а в 1970-80-е вообще отказалась от революции и строительства социализма. Вместо этого социал-демократы ставили перед собой задачу построения государства всеобщего благосостояния (welfare state) на основе капитализма и выступали за инклюзивное устройство общества. Сюда относятся и феминизм второй волны, и движение за гражданские права в Америке. Это социал-либеральная, а не «советская» и не марксистская платформа. Некий радикальный вариант либерализма, на самом деле подменяющий и вытесняющий марксистскую политику. Постепенно волна защиты прав меньшинств, а также таких крупных подчиненных групп (как женщины и представители небелых рас) обретает то морально-юридическое значение, которое она имеет сегодня.

Морализация связана с двумя вещами. Во-первых, с политическим поражением левых сил. Настроение стало другим, и утопический энтузиазм сменился раздраженным ворчанием. Во-вторых, это движение стремится к решению социальных проблем через поиск отдельных нарушителей единых социальных норм – идеалов. С философской точки зрения, этот индивидуализирующий подход есть проявление либеральной идеологии. Именно в такой форме он постепенно проникает в центр американской политической и идеологической повестки. Затем эти «левые» идеи в либеральном обличии распространяются и по всему миру.

В эпоху неолиберализма мягкая социал-демократия в либеральной форме превращается в основную альтернативу и начинает привлекать массовое внимание. И тогда правые заговорили о новом наступлении «левых». При этом «левой» называется вовсе не собственно левая политика (скажем, коммунистического или радикально-демократического плана), а социальный либерализм, либерализм политики идентичности и affirmative action, а также некий спонтанный либертарианский анархизм, характерный для американской академической среды.

***

Но поскольку социально ориентированной также была и идеология, главенствовавшая в Советском Союзе, то тут, в глазах правых, выстраивается параллель. В результате этой зеркальной игры в США понятия «либералы» и «левые» почти слились.

Между тем, с точки зрения подлинного содержания левой идеологии, попытки решить социальные проблемы через моральный поиск отдельных нарушителей не имеют смысла. И Маркс, и Бакунин, и Ленин остро негативно относились ко всякого рода морализму. И скептически – к морали вообще. Если их в чем-то обвиняют оппоненты, то, скорее, в беспринципности, чем во внедрении каких-то моральных нормативов. С точки зрения настоящих левых, проблемы общества не решаются через индивидуальное поведение.

Для левых вопросы морали – это вторичная дискуссия; местами интересная, но не способная отвлечь нас от главного, то есть структурно-конфликтного видения общества и, соответственно, задач трансформации этого общества. Понятно, что многие отдельные капиталисты (Маркс об этом пишет) могут быть прекрасными людьми, как, например, Роберт Оуэн, который стремился создавать для рабочих человеческие условия работы и жизни. Таких людей в XIX веке было не так много, а в ХХ веке становится больше, поскольку откровенные эксплуататоры, скажем, с бразильских кофейных плантаций, подвергаются потребительскому бойкоту. Но уступки со стороны капиталистов, с марксистской точки зрения, не решают социальных и политических проблем общества, потому что не меняют его структуры.