Дело Танхо

Вернувшись в Дагестан, Танхо Израилов начал собирать молодых людей, способных танцевать. Его задачей стало создание и постановка классических дагестанских танцев, которые были только в своём первозданном (свадебном состоянии), и их необходимо было перестроить по канонам классической хореографии. Имея опыт работы с таким грандом, как Игорь Моисеев, ставить перед собой такую задачу он имел полное право.

Заур Газиев

Но сначала ему нужно было создать полноценную труппу артистов, которые были бы готовы идти за ним в огонь и в воду, и никак иначе. Труд артиста балета – очень тяжелый. Легкость на сцене достигается только путём упорных тренировок и репетиций. Жизнь в танцах это как жизнь в спорте, это – образ жизни. Начиная от физических нагрузок и заканчивая диетой. На такое способны не все. Поэтому критерии отбора были очень строгими. Было несколько туров. Была масса желающих.

В своей книге «Танхо и его «Лезгинка»» Иосиф Матаев вспоминал об этом времени так: «В первом туре конкурса на право стать артистом приняло участие 750 претендентов. Требования к ним предъявлялись необычайно высокие: будущие танцоры должны были обладать не только артистизмом, музыкальностью и прекрасной физической подготовкой, но и красивой внешностью, внушительным ростом, превосходной осанкой, то есть должны быть сценичны и красиво смотреться на сцене. В конце концов удалось отобрать двадцать юношей и девушек, которым предстояло составить костяк ансамбля. Правда, именно та разборчивость вскоре породила и первую проблему. Девушек в ансамбль выбирали лучших из лучших, и каждая была воплощенным каноном горской красавицы – высокая, полногрудая, черноволосая, с карими глазами и точеными чертами лица. А они, приехав в Махачкалу, возьми и начни выходить замуж! Ну и соответственно, покидать ансамбль. Многие из тех девушек, которых Танхо привез тогда из аулов, потом поступили в институты, стали кандидатами и докторами наук, но вот с танцем у них романа не получилось. И приходилось срочно искать им замену. Что ж, тем дороже были для нас те, кто остался из первого набора. Вскоре ансамбль приступил к первым репетициям».

И здесь самое время вспомнить то, что говорила о Танхо Израилове потрясающая и очень мною любимая Мэри-Джан Киштилиева. Она много раз рассказывала, как Танхо Селимович учил их правилам этикета: в какой руке держать вилку и нож, как нужно вести себя не только за столом, но и среди людей. Она так и сказала: «Для нас горских девушек и горских ребят он стал настоящим отцом. На репетициях он был деспот. Но как только репетиция заканчивалась – он снова становился для нас всех родным человеком». «Ты должен это понять, – говорила мне Мэри-Джан Киштилиева, – когда творческий человек вкладывает в кого-то столько сил и энергии, этот человек становится для него ближе, чем родственник! И разрыв с учеником всегда трагедия. Можно научить человека красиво говорить и правильно себя вести, но вы никогда не сможете изменить его содержание».

Тогда ещё я не понимал, о чём говорила мудрая Мэри-Джан. Очень жаль, что за столько лет знакомства с ней, я так и не расспросил у нее всех подробностей того, что на самом деле случилось с «Лезгинкой» потом.

***

Но пока вернёмся к повествованию от Иосифа Матаева. «Многие из тех, кто прошел конкурсный отбор, обладали недюжинным природным талантом, неплохой физической подготовкой, но при этом им не хватало артистических навыков и мастерства. Да что там скрывать – им не хватало элементарной музыкальной культуры! Именно отсутствие профессиональных знаний и навыков было главным препятствием в овладении мастерством. Ведь те молодые кадры, которые были отобраны Танхо для участия в ансамбле, не имели специальной подготовки, понятия о самой сути хореографии. И пришлось с ними начинать с азов. Это означало, что каждому из них следовало преподать и классические основы танца, и характерные для дагестанского фольклора движения, и умение ходить по сцене, носить театральный костюм, выступать в ансамбле с другими как единое целое. Тренаж нужен был и чисто силовой – доходило до того, что с увеличением нагрузки – а без этого ничего бы не получилось – некоторые молодые танцоры с непривычки чувствовали упадок сил и, в буквальном смысле слова, падали от изнеможения. Что делать? Всякие поблажки в таких случаях неуместны, и интенсивные занятия по разным направлениям продолжались. Учились всем акробатическим приемам, столь необходимым в характерных для горцев мужских танцах.

Большое внимание уделялось развитию музыкальности, умению слушать мелодию и ритм, и как бы сливаться с ними воедино. Но мало-помалу начали вырисовываться и первые результаты. Эти пока еще робкие успехи в постановке корпуса и умении владеть руками вселяли надежду, что тяжкий труд даст, в конце концов, результаты, необходимые для настоящего профессионального коллектива.

***

Можно даже не сомневаться в том, как тяжко было и руководству, и педагогам-репетиторам. Творческие люди ведь всегда эмоционально открыты. Они не выбирают слов и это, пожалуй, единственный выход для эмоций, которые они могут себе позволить. Люди, которые находились многие годы в творческом процессе понимают, что это просто форма избавления от отрицательной энергии. Насколько это понимали горские мальчики и девочки – показало время. Есть люди, которые умеют обижаться на то, на что обижаться не стоит, и при этом хранить обиды. Но при этом и шутили там в коллективе гораздо чаще, чем ругали. Тогда казалось, что Танхо срывался во имя общей цели, что всё это делалось во имя будущих достижений. Все торопились к премьере, потому что сроки были установлены достаточно жесткие – хотели дать премьерный концерт к 14-летию победы над нацистской Германией (9 мая 1959 года).

Тогда репетиционных залов в Махачкале катастрофически не хватало. Коллектив переводили из спортзала мединститута в клубы, из клубов в борцовскую школу, которая не отапливалась даже в суровые зимы. Иногда они оказывались просто на улице, и министру культуры республики Зумруд Губахановой, приходилось лично заниматься поисками мест для наших репетиций. Они заходили в промороженные залы, растапливали принесенную с собой печку-буржуйку, пекли на ней картошку и репетировали, репетировали, репетировали. Уроки пластики сменялись занятиями по развитию слуха, затем уроками артистического мастерства и акробатики», – писал И. Матаев.

Зачастую такие репетиции длились по 16-18 часов непрерывной тяжелой нагрузки, которая была всем в радость. Наши артисты беззлобно посмеивались над неудачами друг друга, радовались каждой удаче молча или почти молча, переносили придирки Танхо, которого боялись и одновременно бесконечно уважали.

***

По этому поводу Иосиф Матаев писал следующее: «Постепенно вырисовывалась первая программа – в нее должны были войти 16 танцев народов Дагестана, большинство из которых имели свою внутреннюю драматургию, призванную держать зрителя в постоянном напряжении. Чем ближе подходило время премьеры, тем напряжённей приходилось нам работать. Теперь все больше и больше времени уделялось шлифовке отдельных танцев. Когда Николай Лаков закончил разработку костюмов для нашей программы, очень тонко и самую малость осовременив традиционную одежду горцев, заказ на изготовление костюмов был передан в мастерские Большого театра. Заказ этот был огромный, так как почти к каждому танцу полагались свои костюмы, и Танхо приходилось часто ездить в Москву, чтобы проверять, как идет выполнение заказа. В это время на репетициях на правах ассистента балетмейстера его заменял брат – Махай Израилов.

Приход в «Лезгинку» этого талантливого мастера танца, долгие годы проработавшего в прославленных танцевальных коллективах страны, значительно усилил репетиционный процесс. Махай Израилов блестяще знал не только мужскую, но и женскую народную танцевальную лексику, и его уроки оказались необычайно важными для начинающих артистов».

***

Премьера состоялась на сцене Республиканского русского драматического театра. Танцы, с которыми артисты «Лезгинки» выходили на сцену, оказались темпераментными и очень красивыми. Там была и традиционная дагестанская лезгинка, ставшая визитной карточкой ансамбля, и плавный девичий «Каш», и темпераментный «Горский перепляс», и татский «Харе». И не удивительно, что здесь был танец «Цовкра», названный так по имени аула, в котором родился Танхо! Были на этом концерте представлены и роскошный кумыкский танец «Шинжир» (Ожерелье), и акушинский танец, и основанная на лезгинских танцевальных мотивах композиция «На полях Дагестана». А завершилась первая программа танцев вальной сюитой «После трудового дня», в которую вошли отдельные фрагменты танцев многих народов Дагестана.

Премьера прошла на «Ура!» Каждый танец награждали овациями. В этот день артисты валились с ног от усталости, были вымотаны до предела и самой премьерой, и подготовкой к ней. Но при этом они были по-настоящему счастливы, потому что нет и не может быть для артиста ничего дороже, чем такой вот зрительский прием! Много хороших слов сказали все, кто был на премьере. Приведу несколько слов народного поэта Дагестана Аткая Аджаматова, который в восторге воскликнул:

Эх, лезгинка, – танец края моего!

Я прекраснее не знаю ничего!

Поглядите – пляшет горец под гармонь,

В ритме танца – сила, смелость и огонь!

В добрый час, моя «Лезгинка», в добрый час!

Но, пожалуй, самым точным и трогательным был отклик на это событие Народного поэта Дагестана Расула Гамзатова: «У каждого из нас «Лезгинка» вызывает такое чувство, какое вызывает в наших домах рождение долгожданного ребенка, – писал он в те дни – ребенок родился здоровый, красивый и талантливый. Своим первым выступлением он принес нам первые слезы радости. Смотришь на концерт ансамбля «Лезгинка» и невольно повторяешь слова наших горцев: «Да, даже мертвые могут воскреснуть от этих плясок!»

Иосиф Матаев по этому поводу написал следующее: «Что ж, «Лезгинка» действительно была нашим общим ребенком, которого мы все вынашивали ровно девять месяцев. И его рождение действительно было счастливым. Но теперь этому ребенку предстояло расти, и, как показала сама жизнь, ему была предназначена отнюдь не самая легкая судьба. Ансамбль с честью выдержал экзамен, но главный экзамен был впереди».

Продолжение на стр. 11