Фото_к тексту

Лекция этнографа Эмиля Паина о том, что сегодня происходит с нациями и состоялось ли государство-нация в России

Окончание. Начало в №№ 45 и 46

В советское время, еще когда я учился в институте этнографии, мой учитель Юрик Вартанович Арутюнян провел первое исследование «Русские». И он показал, что русские в значительной степени отличаются от основной части населения своей деэтнизированностью: наш адрес не дом и не улица, наш адрес Советский Союз. Такова была песня, и таково было самосознание. В отличие от русских, большая часть узбеков, молдаван, армян, грузин, да и всех остальных, считала на первом месте в качестве идентификационного признака этничность, на втором – свою республику и так далее. Что фиксирует Институт социологии ныне? Полное воспроизводство картины. На большей части территории России идентичность русских граждан этатистская – мы прежде всего россияне, а уже во вторую очередь – жители Тамбовщины, Тульщины и так далее. Что русские – это само собой, про это даже никто не вспоминает. Но в республиках, особенно там, где титульное население составляет большинство, совершенно другая идентификация. На первом месте – мы татары. Далее – наш Татарстан. И уже на третьем месте – мы россияне.

Происходят существенные разрывы. Воспроизводится ситуация, в значительной мере похожая на ту, что была накануне распада Советского Союза. Ведь и в Латвии, и в Литве, и в Эстонии вопрос о языке возникал вовсе не тогда, когда его запрещали или когда была массовая русификация, связанная, скажем, с притоком русского населения. Он возникал в периоды ослабления имперского диктата. Вот и сегодня, как только будет некоторое ослабление этой самой вертикальной системы, все накопленные обиды, реальные и мнимые, будут актуализированы. И сегодня есть масса признаков того, что такого рода накопление происходит.

НАЦИОНАЛЬНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

А теперь – о том, зачем нужна нация в условиях перехода от тоталитаризма к демократии. Первый пример – Польша, в которой радикальные реформы были смягчены культурной мобилизацией. В конце 1980-х – начале 1990-х реформы Лешека Бальцеровича в значительной мере компенсировались национал-популизмом Леха Валенсы. Лех Валенса, должен вам сказать, воспроизвел формулу, которую в 1980-х годах придумали польские монахи – «поляк в поляка не стреляет». Это в Польше поляк в поляка не стреляет? Да вся история Польши – это непрерывная борьба поляка с поляком, метания польской интеллигенции, страдания по поводу раздела страны и по поводу того, что Польша не едина. Классическая вещь Болеслава Пруса – о социальных расколах и о совершенной невозможности людей из разных социальных страт к какому-то совместному существованию, не говорю уже о браках. Накануне этой идеи «поляк в поляка не стреляет» Анджей Вайда создал фильм «Пепел и алмаз» как раз про братоубийственную войну в послевоенные годы.

Эта идея, скорее похожая на идеал, чем на вынесенную из истории практику, сработала в 1980-е годы. Именно этой идеей – «поляк в поляка не стреляет» – был в значительной мере обусловлен мирный переход власти от Ярузельского к Валенсе. И дальше, когда начались реформы, значительным фактором их смягчения была идея уже не столько внутренняя, сколько внешняя: «мы выходим из империи, мы потерпим, нами уже не будет управлять Москва, мы будем самостоятельными, мы – Польша – вернемся в семью европейских народов». Все эти компенсирующие факторы очень сильно действовали в Польше и совершенно отсутствовали в России. Россия ниоткуда не выходила. У России не было такого порыва ни к демократии, ни к независимости, ни к национальному освобождению, который существовал в Польше. И никаких компенсационных факторов к реформе Гайдара не существовало.

Второй пример, блестящий в моей войне с историческим фатализмом, с идеей исторической предопределенности, – Грузия. Меньше всего радикальнейшей реформы государственного аппарата и противодействия коррупции и преступности можно было ожидать в Грузии. Вот уж страна, которая, казалось бы, совершенно не приспособлена для такого рода изменений. Самая высокая концентрация воров в законе была именно в Грузии, как и самый высокий уровень отчуждения от всякого закона и наплевательства на него. В 1970-е годы, когда я, будучи аспирантом института этнографии, ездил в полевые исследования по селам Кахетии и Рачи, мы просили всего лишь домовые похозяйственные книги – совершенно не закрытую, не секретную информация, которую всегда везде давали. Но тут в любом сельсовете говорили: «Нету, сгорела. Только что был пожар. Все сгорело». Никакой информации, все было выстроено совершенно на «пацанских» отношениях. И вот эта самая Грузия примерно в 2005 году продемонстрировала самый высокий уровень перехода от тотального поощрения коррупции к её неприятию. По данным Transparency International, в Грузии произошел взлет противодействия коррупции в сознании населения, тогда как в России наблюдается лишь стагнация этих отношений, что очень характерно для всего постсоветского мира. В случае, например, Армении, спад интереса к противодействию коррупции был еще больше. Армения, которая дольше, чем Россия, характеризовалась более высокими показателями экономического развития и даже меньшими показателями коррупции, чем Грузия, начиная с 2005–2006 годов, сильно отстает от Грузии.

Что же произошло в период президентства Саакашвили в 2004-2012 годах? Немалую роль сыграла национальная консолидация. Проведение самых радикальных в постсоветском мире реформ, двукратное сокращение численности чиновников, значительное снижение уровня коррупции, либерализация управления. По данным Doing Business, сейчас Грузия по условиям ведения бизнеса на 9 месте в мире, Россия – на 35, Армения – совсем далеко (в новом рейтинге 2018 года Грузия на 6 месте, Россия – на 31, Армения – на 41. – Republic). Как это произошло в одной отдельно взятой стране? В значительной мере для того, чтобы произвести такое количество реформ, нужно было преодолеть сопротивление элит. На Украине, которая долгое время для россиян была некоей моделью, этого процесса не произошло, а в Грузии Саакашвили в значительной мере добился этого, используя соблазны либерального национал-популизма. Неслучайно его движение называлось «Единое национальное движение».

В его программе доминировали две идеи. Это идея проведения реформ и идея возвращения территорий. В 2004 году ему удалось фантастическим, до сих пор мало понятным способом бескровно присоединить полунезависимую Аджарию к Грузии, хотя Аджария готовилась к войне и уже взрывали мосты. Тогда он получил необычайную поддержку населения, которой хватило на несколько лет очень болезненных реформ. Реформы граждане терпели, возвращения территорий ждали. И когда в 2008 году начался обратный процесс, – провал в Абхазии, провал в Южной Осетии, – стала падать и поддержка. Сначала – поддержка партии, которая проиграла выборы, а затем – поддержка Саакашвили, который потерпел поражение на президентских выборах 2012 года. Но до этого мобилизация на основе национальной идеи работала.

Третий пример – революция национального достоинства в Армении. Я не большой специалист по Армении, но, как я себе это представляю, читая материалы, в основном, российской прессы, идея «армяне друг в друга не стреляют» была важнейшим условием мирного характера революции. 34 пункта этой программы можно разделить на два блока: либерально-демократические реформы и апелляция к чувству национального достоинства. Для меня примечательно и завидно обращение Пашиняна к народу: «Любимый народ, гордые граждане Армении!» Вы слышали в России такие слова про русских со стороны либеральной интеллигенции? Да, бывает, власть заигрывает с народом. А что говорит о любимом народе либеральное сообщество? Все больше о немытом народе, рабах, «ватниках». Но что ж такого гордого в Армении? 20 лет Армения терпела Карабахский клан, который был по своим политическим и правовым формам, примерно, копией путинского режима. Однако обращение Пашиняна – не лицемерие, это поощрительная терапия. В России все не так. Антипример России – национальное самоунижение.

НАДО ПОВЕРИТЬ В НАРОД

В последнее время я исхожу из идеи либеральной самокритики. Я член фонда «Либеральная миссия», считаю себя либералом, и я абсолютно солидарен с идеей поддержки либеральных ценностей Фонда Егора Гайдара, но я считаю, что для того, чтобы поддерживать либеральные ценности, необходимо измениться самим. Прежде чем лечить народ, либеральному сообществу нужно излечиться самому, избавиться от целого ряда комплексов. Из представителей российской оппозиции только Павел Дуров оказался способным апеллировать к национальной гордости россиян. «Я горжусь тем, что родился в одной стране с этими людьми. Ваша энергия меняет мир», – это сказал Павел Дуров, владелец Telegram, только в связи с тем, что какие-то люди в форточку выпустили бумажные самолетики. А все остальные в значительной мере исходят из старой идеи советской школы, что нужно накричать на своих слушателей: «Дураки, придурки, тупые, не понимаете» и так далее.

В принципе высокий уровень недоверия к народу был характерен для значительной части либеральной элиты. Чубайс выступил с идеей либеральной империи; Березовский предложил операцию «Наследник» – как без выборов сохранить режим; Олег Сысуев – мой начальник в администрации президента, бывший первым замом руководителя – за два года до Путина предложил идею федеральных округов и восстановления вертикальной власти. Людмила Улицкая недавно, отвечая на провокационные вопросы киевского журналиста, высказала несколько идей относительно цивилизационного неравенства, что мы не можем стать европейцами, нам нужно еще 150 лет. Я ничего не могу сказать о том, какие процессы для этого нужны в генетике, она специалист по генетике и, вероятно, может. Но по поводу 150, 15 или полутора лет никто знать не может, никаких данных нет. И не столь уж сильно российское общество отличается от грузинского, которое совершило гигантский переворот, и от армянского, надеюсь, и от всяких других. И возможности для перемен, я полагаю, существуют. Но необходима педагогика поощрения, которая должна сменить педагогику розг. Для производителей мысли чрезвычайно важно поверить в народ. Поверить и в значительной мере утвердить идею: «Вы можете».

Я закончу соображением по поводу новых народов. Возможно ли появление новых государств-наций? Я считаю, что возможно, и возможно появление старых. Я считаю, что новым государством-нацией может стать Россия. Я полагаю, что возврат от империи к национально-гражданской консолидации, который был в 1990-е годы, тоже возможен. В 1995 году 72% россиян считали сталинские репрессии преступлением, половина поддерживала идею народного суверенитета. В 2013 году больше половины опрошенных назвали партию власти «партией жуликов и воров». Все эти идеи существовали в нашем обществе. Это не то, что может быть. Это было. А если было, то при определенных условиях может и повториться.