В последние неделю-две явно что-то изменилось в атмосфере вокруг западных санкций. В лучшую или в худшую сторону, сразу не скажешь.

Александр Аничкин

О возможных переменах на санкционных фронтах заговорили сразу после минских договоренностей. В России так и вовсе не очень понятно, с чего стали обсуждать возможное смягчение или даже отмену западных санкций. В действительности признаков этого нет. Что изменилось в позиции Запада, так это тональность: да, отменим, но только если… Вроде как рукой махнули с досадой: дело за вами.

Обама заявил, что США хотят партнерских отношений, но только при условии соблюдения договоренностей, деэскалации конфликта и прочего, что, собственно, и лежало в основе поначалу смешных, а потом все более серьезных – финансовых, секторальных и персональных – санкций, дополненных в очередной раз уже в сентябре. Сходные позиции занимают и другие лидеры западных стран.

Ключ, может быть, в сравнении двух высказываний нового координатора ЕС по внешней политике Федерики Могерини. В июле она говорила: «Россия остается по-прежнему стратегическим партнером, но нам придется найти новые пути для восстановления диалога». В сентябре Могерини сказала другое: «Россия остается стратегическим игроком в отношении региональных и глобальных вызовов, нравится нам это или нет, но я думаю, что она больше не является стратегическим партнером».

Консолидация Европы

На самом деле никакой отмены санкций не предвидится. Просто потому, что ситуация в украинском кризисе принципиально не изменилась, даже при том, что достигнутое перемирие худо-бедно держится, пусть и с нарушениями.

Происходит другое. Если до недавних пор наблюдался некий люфт в реакции разных европейских стран на украинские события, то теперь даже при остающихся различиях в оттенках позиций и настроений его нет. Утверждается понимание, что в комбинации с санкциями Россия останется в проигрыше. Или проигрыш для нее будет больше, если не вообще роковым, чем проигрыш, пусть даже болезненный, Европы и остальных санкционеров.

Конечно, восточноевропейские члены ЕС и НАТО совсем иначе воспринимают потенциальную угрозу со стороны России, чем она видится в Париже или Вашингтоне. Размеры газовой зависимости или ущерба от продуктового эмбарго России неодинаково ощущаются в Германии и Англии по сравнению с Польшей или Литвой. Но общий тренд это не меняет.

Действия Москвы привели лишь к укреплению единства в НАТО, это понятно. А что с экономикой? ЕС несколько месяцев двигался к выравниванию санкций с США. В ходе дискуссий и анализа постепенно выработался иной, менее боязливый взгляд на ситуацию, не самый радостный для России.

Какое, к примеру, значение для Европы имеет российский импорт? Цифра в 300 млрд. долларов кажется огромной. Однако вся экономика ЕС – 17 трлн. долларов, 300 млрд. – это чувствительно, но не критично в целом для Союза, хотя и жизненно важно по секторам и странам. Для норвежских и британских рыбаков, например. Или для автостроителей Германии – Россия второй по величине рынок для немецких машин. Про французские «мистрали» для нашего ВМФ тоже известно – сделка на 1,2 млрд. евро. Польские и литовские яблоки и картошка тоже шли в Россию.

Есть и множество других особых связей на локальных участках. Русские деньги в лондонском Сити и кипрских офшорах. Или значение газового «Южного потока» для балканских стран и Италии. В Болгарии к тому же 70 процентов туристов – из России…

Европа работает на основе консенсуса. И сентябрьский санкционный пакет подтолкнул к оформлению этого консенсуса. А то, что риски сосредоточены в относительно узких секторах, дает возможность их преодолеть, найти выход, потому что знаешь, где и сколько понадобится.

Кстати, на другом санкционном фланге – азиатском – похожая картина. Япония до нынешних дел рассчитывала на серьезное улучшение отношений с Россией, чтобы какой-то противовес иметь Китаю. И проблема с Курилами остается. Однако отмена визита президента Путина означает, что и в Токио пришли к выводу: нужен единый фронт. В экономике же картина такая. После «Фукусимы» энергетическая зависимость от России – 4 процента, однако, как считают японские аналитики, эта зависимость не критическая, в случае чего можно переключиться на другие, например ближневосточные источники энергетического сырья. А если внимательно посмотреть на структуру японского экспорта, то оказывается, что на Россию приходится лишь 1,5 процента, она занимает 12 место, в 10 раз уступая США и Китаю, в 7 раз – Европейскому союзу. И, что забавно, больше половины экспорта Японии в Россию составляют автомобили, причем половина из них – подержанные.

Нефтегазовый капкан

Это со стороны Запада. А если посмотреть на саму Россию? Какое значение имеют связи с Западом, так ли просто их свернуть?

Говорят: вот и хорошо, что санкции. Подумаешь! Наконец займемся развитием собственных отраслей. Будет своя картошка, а не голландская, масло вологодское, а не австралийское, свой Интернет, своя система банковских расчетов. От пармезана с хамоном можно отказаться. Яблоки и картошка тоже: может, свои вырастут. Но общая-то доля европейских продуктов и медикаментов в потребностях России достигает 40 процентов! Такую зависимость простым эмбарго не ликвидируешь.

Говорят про газовый кран: как перекроем, так они там запрыгают. Да, средний уровень зависимости Европы от российских энергоносителей составляет около 25 процентов, но в отдельных странах, тоже наследство СССР, доходит почти до 100 процентов. Простой контрвопрос как-то реже слышится: перекроем, а как же обойдемся без денег за газ и нефть? Они составляют более половины доходов России.

Есть еще металлы – алюминий, титан. Без русского титана ни «Аэробус», ни «Боинг» не смогут строить свои самолеты, но и доходы от их экспорта нас кормят. Если учесть все – нефть, газ, металлы, пшеницу, – то получится, что российская экономика на 85 процентов зависит от экспорта.

И это еще не все. Есть последствия, которых действительно нужно бояться. Санкции официальные можно ослабить, можно отменить. Остановить инерцию недоверия гораздо труднее.

Помимо официальных санкций, действуют еще другие, не те, что вводятся правительствами. Другие – вызванные, во-первых, еще «газовым шоком» середины нулевых, когда стало ясно, что Москва готова использовать «углеводородное оружие» в Европе (события 2006 и 2009 годов). Во-вторых, что еще важнее, объективными обстоятельствами. Такими, например, как стремление снизить энергетическую зависимость от углеводородного сырья, избежать катастрофических изменений климата.

Эти непрямые санкции труднее всего пережить. А можно и вовсе не пережить, если останется сидение на «нефтяной игле». Более половины федеральных налогов России имеют источником нефтегаз, до 85 процентов экспорта – тоже. Три четверти природного газа экспортируется в Европу. Это исключительный фактор жизнеспособности экономики. Не только сам по себе, еще и потому, что цены на газ привязаны к ценам на нефть, в результате чего Европе газ обходится чуть ли не в два-три раза дороже, чем Америке.

Хотя реальнее другая угроза. США, одна из крупнейших нефтедобывающих стран мира, со времени «нефтяных шоков» 1970-х годов не экспортируют свою нефть по соображениям национальной безопасности. Сейчас в этом экономической необходимости нет, наоборот, запрет вредит американским нефтяным компаниям. Если откроют шлюзы, экспорт американской нефти быстро и больно ударит по интересам России.

Не стоит забывать и об ускорении программ перестройки экономик на использование неуглеводородных источников энергии. Франция уже получает более 80 процентов электричества за счет атомных станций, ГЭС, солнечных батарей и ветроустановок. Над электрическими автомобилями до сих пор многие посмеиваются, а между тем они уже перешли из экспериментальной в практическую, массовую область.

Офшорный фронт и скудный выбор

Наконец, есть еще серьезная «офшорная уязвимость» российских компаний. Это, может быть, самая страшная угроза для нашей экономики.

Это не об офшорах, где «прячут наворованное», а о вполне оправданном в экономической жизни, даже необходимом для экономического роста офшорном финансировании долга, то есть о размещении ценных бумаг на иностранных финансовых рынках. Речь идет о выпуске облигаций на международных рынках, а не в своей стране. Таким образом, через зарубежные филиалы компании получают доступ к кредитованию под более низкий процент, чем тот, на который они могли бы рассчитывать у себя дома. Не говоря уже о том, что и объемы средств сразу намного расширяются.

По оценке специалиста ведущего мирового консалтинга «Номура» Йенса Нордвига, корпорации развивающихся рынков, в первую очередь стран BRICS, с 2010 года выпустили офшорных долговых обязательств на 400 млрд. долларов. Это около 40 процентов всего объема выпуска таких облигаций. Среди стран с высокой офшорной зависимостью на первом месте в мире стоит Россия, на втором – Украина. Для России она составляет 12 процентов от ВВП, для Украины – 9. Последние санкции Запада как раз и направлены в это уязвимое место.

Офшорная зависимость часто не учитывается в расчетах национального долга, ее называют скрытой или спрятанной, задолженностью. По сложившейся практике расчет платежного баланса идет по домашнему финансовому адресу, а ситуация с долгами за границей на международных рынках не учитывается.

Хитрость – и опасность – тут в том, что образуется скрытая задолженность, резко усиливающая уязвимость компаний в условиях падения национальных валют: если падает рубль, то долларовый долг каждой компании, разместившей долговые обязательства на международных рынках, становится тяжелее.

Помимо трудностей с кредитованием экономики, на зарубежных рынках есть еще и отток инвестиционных капиталов. По оценкам, за несколько месяцев с начала украинских событий он составил до 80 млрд. долларов. Отток происходил и ранее, еще до нынешнего кризиса многое в России тревожило инвесторов. Но за весь 2013 год капиталов сбежало на 63 млрд., а в 2012-м – 49.

Санкции плюс дезинвестиции – это как удушающие приемы в восточных единоборствах. И они в состоянии добить самые амбициозные российские проекты: эксперты в первую очередь называют надежды на освоение запасов нефти и газа в Арктике.

У нас сейчас нередко сравнивают эффект западных санкций против России с историей санкций против Ирана, говоря, что они не дали прямого результата: там экономика действительно сначала падала, потом стабилизировалась на каком-то ином, пусть более низком уровне. Но на Западе в ходу иной пример – крах режима белого меньшинства в ЮАР. Специалисты объясняют: из всех санкций, примененных некогда против этого режима, самой эффективной оказалась дезинвестиция, прежде всего принятое в США в 1986 году законодательство в ее поддержку. Это привело к бегству капиталов, падению национальной валюты, инфляции, росту дороговизны, трудностям для населения.

Любой исторический параллелизм, впрочем, с изъяном – другие времена, другие обстоятельства, другая специфика. Но согласитесь: что те, что эти параллели малоприятны. А других по части санкций, увы, нет…

В последние неделю-две явно что-то изменилось в атмосфере вокруг западных санкций. В лучшую или в худшую сторону, сразу не скажешь.

Александр Аничкин

О возможных переменах на санкционных фронтах заговорили сразу после минских договоренностей. В России так и вовсе не очень понятно, с чего стали обсуждать возможное смягчение или даже отмену западных санкций. В действительности признаков этого нет. Что изменилось в позиции Запада, так это тональность: да, отменим, но только если… Вроде как рукой махнули с досадой: дело за вами.

Обама заявил, что США хотят партнерских отношений, но только при условии соблюдения договоренностей, деэскалации конфликта и прочего, что, собственно, и лежало в основе поначалу смешных, а потом все более серьезных – финансовых, секторальных и персональных – санкций, дополненных в очередной раз уже в сентябре. Сходные позиции занимают и другие лидеры западных стран.

Ключ, может быть, в сравнении двух высказываний нового координатора ЕС по внешней политике Федерики Могерини. В июле она говорила: «Россия остается по-прежнему стратегическим партнером, но нам придется найти новые пути для восстановления диалога». В сентябре Могерини сказала другое: «Россия остается стратегическим игроком в отношении региональных и глобальных вызовов, нравится нам это или нет, но я думаю, что она больше не является стратегическим партнером».

Консолидация Европы

На самом деле никакой отмены санкций не предвидится. Просто потому, что ситуация в украинском кризисе принципиально не изменилась, даже при том, что достигнутое перемирие худо-бедно держится, пусть и с нарушениями.

Происходит другое. Если до недавних пор наблюдался некий люфт в реакции разных европейских стран на украинские события, то теперь даже при остающихся различиях в оттенках позиций и настроений его нет. Утверждается понимание, что в комбинации с санкциями Россия останется в проигрыше. Или проигрыш для нее будет больше, если не вообще роковым, чем проигрыш, пусть даже болезненный, Европы и остальных санкционеров.

Конечно, восточноевропейские члены ЕС и НАТО совсем иначе воспринимают потенциальную угрозу со стороны России, чем она видится в Париже или Вашингтоне. Размеры газовой зависимости или ущерба от продуктового эмбарго России неодинаково ощущаются в Германии и Англии по сравнению с Польшей или Литвой. Но общий тренд это не меняет.

Действия Москвы привели лишь к укреплению единства в НАТО, это понятно. А что с экономикой? ЕС несколько месяцев двигался к выравниванию санкций с США. В ходе дискуссий и анализа постепенно выработался иной, менее боязливый взгляд на ситуацию, не самый радостный для России.

Какое, к примеру, значение для Европы имеет российский импорт? Цифра в 300 млрд. долларов кажется огромной. Однако вся экономика ЕС – 17 трлн. долларов, 300 млрд. – это чувствительно, но не критично в целом для Союза, хотя и жизненно важно по секторам и странам. Для норвежских и британских рыбаков, например. Или для автостроителей Германии – Россия второй по величине рынок для немецких машин. Про французские «мистрали» для нашего ВМФ тоже известно – сделка на 1,2 млрд. евро. Польские и литовские яблоки и картошка тоже шли в Россию.

Есть и множество других особых связей на локальных участках. Русские деньги в лондонском Сити и кипрских офшорах. Или значение газового «Южного потока» для балканских стран и Италии. В Болгарии к тому же 70 процентов туристов – из России…

Европа работает на основе консенсуса. И сентябрьский санкционный пакет подтолкнул к оформлению этого консенсуса. А то, что риски сосредоточены в относительно узких секторах, дает возможность их преодолеть, найти выход, потому что знаешь, где и сколько понадобится.

Кстати, на другом санкционном фланге – азиатском – похожая картина. Япония до нынешних дел рассчитывала на серьезное улучшение отношений с Россией, чтобы какой-то противовес иметь Китаю. И проблема с Курилами остается. Однако отмена визита президента Путина означает, что и в Токио пришли к выводу: нужен единый фронт. В экономике же картина такая. После «Фукусимы» энергетическая зависимость от России – 4 процента, однако, как считают японские аналитики, эта зависимость не критическая, в случае чего можно переключиться на другие, например ближневосточные источники энергетического сырья. А если внимательно посмотреть на структуру японского экспорта, то оказывается, что на Россию приходится лишь 1,5 процента, она занимает 12 место, в 10 раз уступая США и Китаю, в 7 раз – Европейскому союзу. И, что забавно, больше половины экспорта Японии в Россию составляют автомобили, причем половина из них – подержанные.

Нефтегазовый капкан

Это со стороны Запада. А если посмотреть на саму Россию? Какое значение имеют связи с Западом, так ли просто их свернуть?

Говорят: вот и хорошо, что санкции. Подумаешь! Наконец займемся развитием собственных отраслей. Будет своя картошка, а не голландская, масло вологодское, а не австралийское, свой Интернет, своя система банковских расчетов. От пармезана с хамоном можно отказаться. Яблоки и картошка тоже: может, свои вырастут. Но общая-то доля европейских продуктов и медикаментов в потребностях России достигает 40 процентов! Такую зависимость простым эмбарго не ликвидируешь.

Говорят про газовый кран: как перекроем, так они там запрыгают. Да, средний уровень зависимости Европы от российских энергоносителей составляет около 25 процентов, но в отдельных странах, тоже наследство СССР, доходит почти до 100 процентов. Простой контрвопрос как-то реже слышится: перекроем, а как же обойдемся без денег за газ и нефть? Они составляют более половины доходов России.

Есть еще металлы – алюминий, титан. Без русского титана ни «Аэробус», ни «Боинг» не смогут строить свои самолеты, но и доходы от их экспорта нас кормят. Если учесть все – нефть, газ, металлы, пшеницу, – то получится, что российская экономика на 85 процентов зависит от экспорта.

И это еще не все. Есть последствия, которых действительно нужно бояться. Санкции официальные можно ослабить, можно отменить. Остановить инерцию недоверия гораздо труднее.

Помимо официальных санкций, действуют еще другие, не те, что вводятся правительствами. Другие – вызванные, во-первых, еще «газовым шоком» середины нулевых, когда стало ясно, что Москва готова использовать «углеводородное оружие» в Европе (события 2006 и 2009 годов). Во-вторых, что еще важнее, объективными обстоятельствами. Такими, например, как стремление снизить энергетическую зависимость от углеводородного сырья, избежать катастрофических изменений климата.

Эти непрямые санкции труднее всего пережить. А можно и вовсе не пережить, если останется сидение на «нефтяной игле». Более половины федеральных налогов России имеют источником нефтегаз, до 85 процентов экспорта – тоже. Три четверти природного газа экспортируется в Европу. Это исключительный фактор жизнеспособности экономики. Не только сам по себе, еще и потому, что цены на газ привязаны к ценам на нефть, в результате чего Европе газ обходится чуть ли не в два-три раза дороже, чем Америке.

Хотя реальнее другая угроза. США, одна из крупнейших нефтедобывающих стран мира, со времени «нефтяных шоков» 1970-х годов не экспортируют свою нефть по соображениям национальной безопасности. Сейчас в этом экономической необходимости нет, наоборот, запрет вредит американским нефтяным компаниям. Если откроют шлюзы, экспорт американской нефти быстро и больно ударит по интересам России.

Не стоит забывать и об ускорении программ перестройки экономик на использование неуглеводородных источников энергии. Франция уже получает более 80 процентов электричества за счет атомных станций, ГЭС, солнечных батарей и ветроустановок. Над электрическими автомобилями до сих пор многие посмеиваются, а между тем они уже перешли из экспериментальной в практическую, массовую область.

Офшорный фронт и скудный выбор

Наконец, есть еще серьезная «офшорная уязвимость» российских компаний. Это, может быть, самая страшная угроза для нашей экономики.

Это не об офшорах, где «прячут наворованное», а о вполне оправданном в экономической жизни, даже необходимом для экономического роста офшорном финансировании долга, то есть о размещении ценных бумаг на иностранных финансовых рынках. Речь идет о выпуске облигаций на международных рынках, а не в своей стране. Таким образом, через зарубежные филиалы компании получают доступ к кредитованию под более низкий процент, чем тот, на который они могли бы рассчитывать у себя дома. Не говоря уже о том, что и объемы средств сразу намного расширяются.

По оценке специалиста ведущего мирового консалтинга «Номура» Йенса Нордвига, корпорации развивающихся рынков, в первую очередь стран BRICS, с 2010 года выпустили офшорных долговых обязательств на 400 млрд. долларов. Это около 40 процентов всего объема выпуска таких облигаций. Среди стран с высокой офшорной зависимостью на первом месте в мире стоит Россия, на втором – Украина. Для России она составляет 12 процентов от ВВП, для Украины – 9. Последние санкции Запада как раз и направлены в это уязвимое место.

Офшорная зависимость часто не учитывается в расчетах национального долга, ее называют скрытой или спрятанной, задолженностью. По сложившейся практике расчет платежного баланса идет по домашнему финансовому адресу, а ситуация с долгами за границей на международных рынках не учитывается.

Хитрость – и опасность – тут в том, что образуется скрытая задолженность, резко усиливающая уязвимость компаний в условиях падения национальных валют: если падает рубль, то долларовый долг каждой компании, разместившей долговые обязательства на международных рынках, становится тяжелее.

Помимо трудностей с кредитованием экономики, на зарубежных рынках есть еще и отток инвестиционных капиталов. По оценкам, за несколько месяцев с начала украинских событий он составил до 80 млрд. долларов. Отток происходил и ранее, еще до нынешнего кризиса многое в России тревожило инвесторов. Но за весь 2013 год капиталов сбежало на 63 млрд., а в 2012-м – 49.

Санкции плюс дезинвестиции – это как удушающие приемы в восточных единоборствах. И они в состоянии добить самые амбициозные российские проекты: эксперты в первую очередь называют надежды на освоение запасов нефти и газа в Арктике.

У нас сейчас нередко сравнивают эффект западных санкций против России с историей санкций против Ирана, говоря, что они не дали прямого результата: там экономика действительно сначала падала, потом стабилизировалась на каком-то ином, пусть более низком уровне. Но на Западе в ходу иной пример – крах режима белого меньшинства в ЮАР. Специалисты объясняют: из всех санкций, примененных некогда против этого режима, самой эффективной оказалась дезинвестиция, прежде всего принятое в США в 1986 году законодательство в ее поддержку. Это привело к бегству капиталов, падению национальной валюты, инфляции, росту дороговизны, трудностям для населения.

Любой исторический параллелизм, впрочем, с изъяном – другие времена, другие обстоятельства, другая специфика. Но согласитесь: что те, что эти параллели малоприятны. А других по части санкций, увы, нет…