Отец – поэт, сын – режиссер, оба – не от мира сего

В Национальной библиотеке Махачкалы прошла очередная выставка-продажа книг под названием «Тарки-Тау»…

Багаудин Узунаев

Я не знаю, почему выставка, ставшая ежегодной, традиционной, названа «Тарки-Тау», но в этом году ее название было оправдано тем, что среди выставленных новых изданий была книга об отце и сыне Тарковских, названная составителями, ученым, доктором филологических наук Абдулхакимом Аджиевым и редактором Саидой Муртузалиевой, «Арсений и Андрей Тарковские и Дагестан».

Труд четверти века!

Несмотря на такой заголовок, книга смотрелась среди моря дагестанских новинок не очень органично, как случайно занесенный к нам обрывок европейского культурного дискурса. Это ощущение подтвердила и состоявшаяся уже на исходе дня ее презентация, в которой участвовала горстка людей. В том числе и ваш автор. Зато уже их точно можно назвать, если не знатоками творчества Тарковских, то, бесспорно, ценителями!

Кстати, практически все они были и авторами этой книги, каждый что-то сказал в ней об этих ярких и вместе с тем трагических фигурах. В том числе и ваш автор, которому повезло встретиться с Арсением Тарковским, поговорить с ним, услышать его мнение о жизни и литературе…

Жанр презентации не предполагает развернутых речей, так что выступающие в основном выражали благодарность Абдулхакиму Аджиеву, «потратившему» на сбор материала для этой книги 25 лет! По крупицам, роясь в газетных подшивках и книжных развалах, он собирал тексты, которые ныне объединились под одной обложкой. Огромный вклад внесла в появление этой книги, качественной, как с полиграфической, так и чисто литературной точки зрения, и редактор Саида Муртузалиева.

Уверенный, что Тарковские заслуживают более-менее развернутого разговора. Но, считая, что пересказ выступлений о них на презентации ничего не даст читателю, мне хотелось бы предложить его вниманию небольшой отрывок из моих воспоминаний, вошедших в этот сборник. Их ценность в плане литературном пусть оценит читатель, но в плане достоверности, аутентичности она очевидна. Особенно удивителен эпизод, где Арсений рассказывает о своей встрече с Берией! Он, кроме всего прочего, показывает и то, что Тарковский-старший был человеком редкого (кавказского!) мужества.

Итак, Арсений Тарковский. Москва. Переделкино.

Отречение понарошку

К Тарковскому я попал благодаря народному поэту Дагестана Аткаю Аджаматову в ту пору, когда учился в Литинституте и, кроме того, сочинял свои собственные стихи, активно переводил на русский всех без разбору дагестанских поэтов… Неудивительно, что вскоре в этом списке оказался и Аткай Аджаматов. С ним у меня наладилось довольно тесное сотрудничество. Оно было тем более плодотворным, что тут я имел дело с кумыкским языком, который худо-бедно знал, мог переводить с него без подстрочника. Я был горд, что народный поэт Дагестана оказывает мне такое доверие – перевести свои стихи на русский язык – и всеми силами старался оправдать его доверие… Однажды случился следующий любопытный эпизод. Как-то я случайно встретил его на улице, шагающего со своей неизменной авоськой с лещами; он радостно подскочил ко мне и демонстративно вручил свою новую книгу. Кажется, она называлась то ли «Родной очаг», то ли просто «Очаг»… Причем книга эта находилась у него в авоське, среди нескольких лещей с торчавшими в разные стороны хвостами. Кстати, с этой авоськой с лещами он был почти неразлучен, в момент нашего визита к Тарковскому она также была у него в руках. Правда, к лещам, удачно потеснив их, прибавилось несколько бутылок дагестанского коньяка, который, как я смог убедиться, Тарковский очень ценил… Раскрыв содержание книги Аткая, я стал искать свое имя среди переводчиков и обратил внимание на имя, прежде мне не попадавшееся, – Арсений Тарковский. Аткай, заметив это, стал мне расхваливать своего переводчика и сказал, что тот – наш земляк, кумык, потомок князей Тарковских…

От него же мне стало известно, что Андрей Тарковский, знаменитый, но тоже как бы полузапретный кинорежиссер, чье имя тогда было у всех на слуху, – родной сын Арсения Тарковского. Мой интерес к личности этого поэта и переводчика усилился еще более. К тому же реальность знакомства с ним значительно возросла, ведь теперь я был студентом Литинститута и стал ближе к нему не только по роду занятия, но и географически.

Но должен сказать, что к сообщению Аткая, будто Тарковский – наш земляк, я отнесся с вполне понятным в тех условиях скепсисом. Во-первых, к тому времени само понятие Тарки, таркинец было настолько дискредитировано, что это поселение считалось чуть ли не гнездовьем разбойников. Поэтому происхождение оттуда столь рафинированных, культурных деятелей, как Арсений и Андрей Тарковские, казалось попросту невероятным, невозможным. Тем более что дочь Арсения Александровича Мария Арсеньевна всегда очень энергично отрицала теорию о таркинском происхождении ее предков, называя ее мифом. Арсений Александрович и Андрей Арсеньевич ее вроде бы признали, но тоже, кстати, не очень твердо и последовательно. А раз, в ходе обросшей легендами встречи Арсения Тарковского с Лаврентием Берией, когда последний предложил ему перевести на русский юношеские стихи Сталина, поэт даже прямо отрекся от своих кумыкских предков… Но, по-видимому, сделал это вынужденно.

Аввакума за Тарковского!

Каждый раз, когда Аткай приезжал в Москву, я напоминал о его обещании познакомить меня с Арсением Тарковским. Это мне не составляло труда, потому что Аткай, приезжая в Москву, неизменно останавливался в общежитии Литинститута, и мы с ним обязательно встречались. У меня имелось много причин для настойчивости в достижении этой цели, в том числе и не очень скромного свойства: я похвастался перед однокурсниками, что скоро буду в гостях у самого Тарковского! Конечно, мне все завидовали и советовали, как и о чем мне с ним говорить, о чем расспросить, передать ему и его сыну Андрею их сердечные приветы… Кто-то посоветовал взять с собой его книгу для автографа. «Это будет подарок исторического значения…», – полушутя добавил он. Эта мысль посещала и меня самого, но где достать его книгу, ведь Тарковского издавали небольшими тиражами и они мгновенно расходились. Словом, достать книгу Тарковского было в ту пору серьезной проблемой.

Я нашел выход: обменяться с кем-нибудь, у кого есть книга Тарковского. Скоро я выяснил, что таковая есть у одного моего сокурсника. Но он ни за что не хотел с нею расставаться. Тогда я сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. В моей скромной походной библиотеке была одна очень редкая книга – «Житие протопопа Аввакума», за которой гонялись все библиофилы Москвы, и я решил пожертвовать ею. Как я и предполагал, обмен состоялся, вскоре книга Тарковского (кажется, это был сборник «Перед снегом») оказалась у меня на руках.

Падение… с костылей!

И вот однажды Аткай позвонил мне и сообщил, что сегодня, мол, мы едем к Тарковскому. Вскоре после звонка с вокзала в общагу Литинститута явился и сам Аткай. На сей раз авоська была в своем привычном (приподнятом!) состоянии – с лещами и бутылками коньяка среди них. Спустя полчаса мы доехали до Переделкино… Дошли до ворот знаменитой писательской дачи. «А вот и Арсений!» – радостно сообщил мне Аткай, едва мы вошли внутрь, открыв скрипучую деревянную калитку. Подняв голову, я увидел впереди, на ступеньках небольшого двухэтажного здания Дома творчества, несколько человек, которые что-то оживленно обсуждали. Сбоку, прямо на ступеньках, лежали костыли. Кто из них Тарковский – я не знал. Мы шли, ускоряя шаг, прямо к этой группе. На лице Аткая светилась победоносная улыбка, я двигался следом, как маленький катер за большим парусником. Один из этой группы повернул голову в нашу сторону, как-то встрепенулся, завертелся на месте, словно что-то искал. Оказалось, что он искал костыли. И вот, пристроив их к подмышкам, человек буквально засеменил в нашу сторону. Аткай при виде его ускорил шаг и, бормоча «Арсений… Арсений…», ринулся навстречу. Тарковский тоже прибавил шагу, костыли замелькали быстрей, но при этом как-то вразброс, врастопырку, что я испугался: как бы он не споткнулся и не упал в спешке. Так оно и вышло: в какой-то момент костыль подвернулся, и человек упал навзничь! Мы рванулись к нему, с другой стороны к нему устремились его недавние собеседники. Приблизившись, я посмотрел на растянувшегося на земле человека – он мне показался очень рослым, даже огромным. Хотя в процессе его бега на костылях не выглядел столь крупным и длинным…

Аткай меня не предупредил, что Арсений Александрович после нескольких перенесенных операций остался с одной ногой и ходил, помогая себе костылями. Все вместе мы подняли Тарковского. Аткай сокрушался больше всех: во-первых, он, кажется, больше всех и любил Арсения Александровича, искренне считая его своим соплеменником: во-вторых, тот все же был его переводчиком и другом; в-третьих, Аткай был просто очень добрым человеком, даже невероятно добрым, чужая боль причиняла ему не меньше страданий, чем своя собственная.

Оставьте поэзию вне политики!

Аткай представил меня Тарковскому, сказал, что я его коллега по переводческому цеху. Тарковский смотрел на меня проницательно, строго. Говорил мало, да и трудно было кому-то вставить слово, если рядом был Аткай. Кстати, пусть читатель не поймет мои слова так, будто Аткай был болтун. Да, он был словоохотливый человек, но это было проявлением его мощного жизнелюбия. Говорил он много, но всегда очень интересно, содержательно, главное – с юмором.

Я помню, Тарковский часто улыбался на его шутки, живые яркие наблюдения и уничтожающие или, наоборот, восхваляющие человека меткие характеристики. Я сидел ни жив ни мертв и только слушал их диалог, в котором преобладающее место занимали разговоры Аткая. Наконец, он поднялся и куда-то вышел ненадолго. Я это хорошо запомнил, потому что успел задать Тарковскому в его отсутствие всего два вопроса. «Кто ваш любимый поэт из современников?» – спросил я его, выполняя просьбу моих сокурсников. «Да никто…», – не задумываясь, ответил Тарковский. Потом, немного помолчав, добавил: «Соколов… Володя…». Видимо, мое лицо выражало недоумение, потому что он постарался пояснить столь неожиданный выбор, а также радикально отрицательный взгляд на современную советскую поэзию. «Понимаешь, Багаудин, я много пережил, много повидал… У меня в жизни были такие ситуации… упаси тебя бог… Я поэт, всегда им был и оставался… я считаю поэзию самым высоким… я бы даже сказал… священным занятием в этой жизни… поэтому я живу так, как живу… Мне не нравится, мне очень не нравится, когда из поэзии делают литературу, делают политику… Понимаешь?!»

Я наспех кивнул, хотя не совсем понял, что он хотел сказать. Это мне стало понятно гораздо позже. Можно сказать – только недавно…

Коллаж: Тарки-Тау… Тарковские — Арсений и Андрей… Переделкино… Кто-то из шамхалов Тарковских… Аткай Аджаматов… Берия… Сталин…

Отец – поэт, сын – режиссер, оба – не от мира сего

В Национальной библиотеке Махачкалы прошла очередная выставка-продажа книг под названием «Тарки-Тау»…

Багаудин Узунаев

Я не знаю, почему выставка, ставшая ежегодной, традиционной, названа «Тарки-Тау», но в этом году ее название было оправдано тем, что среди выставленных новых изданий была книга об отце и сыне Тарковских, названная составителями, ученым, доктором филологических наук Абдулхакимом Аджиевым и редактором Саидой Муртузалиевой, «Арсений и Андрей Тарковские и Дагестан».

Труд четверти века!

Несмотря на такой заголовок, книга смотрелась среди моря дагестанских новинок не очень органично, как случайно занесенный к нам обрывок европейского культурного дискурса. Это ощущение подтвердила и состоявшаяся уже на исходе дня ее презентация, в которой участвовала горстка людей. В том числе и ваш автор. Зато уже их точно можно назвать, если не знатоками творчества Тарковских, то, бесспорно, ценителями!

Кстати, практически все они были и авторами этой книги, каждый что-то сказал в ней об этих ярких и вместе с тем трагических фигурах. В том числе и ваш автор, которому повезло встретиться с Арсением Тарковским, поговорить с ним, услышать его мнение о жизни и литературе…

Жанр презентации не предполагает развернутых речей, так что выступающие в основном выражали благодарность Абдулхакиму Аджиеву, «потратившему» на сбор материала для этой книги 25 лет! По крупицам, роясь в газетных подшивках и книжных развалах, он собирал тексты, которые ныне объединились под одной обложкой. Огромный вклад внесла в появление этой книги, качественной, как с полиграфической, так и чисто литературной точки зрения, и редактор Саида Муртузалиева.

Уверенный, что Тарковские заслуживают более-менее развернутого разговора. Но, считая, что пересказ выступлений о них на презентации ничего не даст читателю, мне хотелось бы предложить его вниманию небольшой отрывок из моих воспоминаний, вошедших в этот сборник. Их ценность в плане литературном пусть оценит читатель, но в плане достоверности, аутентичности она очевидна. Особенно удивителен эпизод, где Арсений рассказывает о своей встрече с Берией! Он, кроме всего прочего, показывает и то, что Тарковский-старший был человеком редкого (кавказского!) мужества.

Итак, Арсений Тарковский. Москва. Переделкино.

Отречение понарошку

К Тарковскому я попал благодаря народному поэту Дагестана Аткаю Аджаматову в ту пору, когда учился в Литинституте и, кроме того, сочинял свои собственные стихи, активно переводил на русский всех без разбору дагестанских поэтов… Неудивительно, что вскоре в этом списке оказался и Аткай Аджаматов. С ним у меня наладилось довольно тесное сотрудничество. Оно было тем более плодотворным, что тут я имел дело с кумыкским языком, который худо-бедно знал, мог переводить с него без подстрочника. Я был горд, что народный поэт Дагестана оказывает мне такое доверие – перевести свои стихи на русский язык – и всеми силами старался оправдать его доверие… Однажды случился следующий любопытный эпизод. Как-то я случайно встретил его на улице, шагающего со своей неизменной авоськой с лещами; он радостно подскочил ко мне и демонстративно вручил свою новую книгу. Кажется, она называлась то ли «Родной очаг», то ли просто «Очаг»… Причем книга эта находилась у него в авоське, среди нескольких лещей с торчавшими в разные стороны хвостами. Кстати, с этой авоськой с лещами он был почти неразлучен, в момент нашего визита к Тарковскому она также была у него в руках. Правда, к лещам, удачно потеснив их, прибавилось несколько бутылок дагестанского коньяка, который, как я смог убедиться, Тарковский очень ценил… Раскрыв содержание книги Аткая, я стал искать свое имя среди переводчиков и обратил внимание на имя, прежде мне не попадавшееся, – Арсений Тарковский. Аткай, заметив это, стал мне расхваливать своего переводчика и сказал, что тот – наш земляк, кумык, потомок князей Тарковских…

От него же мне стало известно, что Андрей Тарковский, знаменитый, но тоже как бы полузапретный кинорежиссер, чье имя тогда было у всех на слуху, – родной сын Арсения Тарковского. Мой интерес к личности этого поэта и переводчика усилился еще более. К тому же реальность знакомства с ним значительно возросла, ведь теперь я был студентом Литинститута и стал ближе к нему не только по роду занятия, но и географически.

Но должен сказать, что к сообщению Аткая, будто Тарковский – наш земляк, я отнесся с вполне понятным в тех условиях скепсисом. Во-первых, к тому времени само понятие Тарки, таркинец было настолько дискредитировано, что это поселение считалось чуть ли не гнездовьем разбойников. Поэтому происхождение оттуда столь рафинированных, культурных деятелей, как Арсений и Андрей Тарковские, казалось попросту невероятным, невозможным. Тем более что дочь Арсения Александровича Мария Арсеньевна всегда очень энергично отрицала теорию о таркинском происхождении ее предков, называя ее мифом. Арсений Александрович и Андрей Арсеньевич ее вроде бы признали, но тоже, кстати, не очень твердо и последовательно. А раз, в ходе обросшей легендами встречи Арсения Тарковского с Лаврентием Берией, когда последний предложил ему перевести на русский юношеские стихи Сталина, поэт даже прямо отрекся от своих кумыкских предков… Но, по-видимому, сделал это вынужденно.

Аввакума за Тарковского!

Каждый раз, когда Аткай приезжал в Москву, я напоминал о его обещании познакомить меня с Арсением Тарковским. Это мне не составляло труда, потому что Аткай, приезжая в Москву, неизменно останавливался в общежитии Литинститута, и мы с ним обязательно встречались. У меня имелось много причин для настойчивости в достижении этой цели, в том числе и не очень скромного свойства: я похвастался перед однокурсниками, что скоро буду в гостях у самого Тарковского! Конечно, мне все завидовали и советовали, как и о чем мне с ним говорить, о чем расспросить, передать ему и его сыну Андрею их сердечные приветы… Кто-то посоветовал взять с собой его книгу для автографа. «Это будет подарок исторического значения…», – полушутя добавил он. Эта мысль посещала и меня самого, но где достать его книгу, ведь Тарковского издавали небольшими тиражами и они мгновенно расходились. Словом, достать книгу Тарковского было в ту пору серьезной проблемой.

Я нашел выход: обменяться с кем-нибудь, у кого есть книга Тарковского. Скоро я выяснил, что таковая есть у одного моего сокурсника. Но он ни за что не хотел с нею расставаться. Тогда я сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. В моей скромной походной библиотеке была одна очень редкая книга – «Житие протопопа Аввакума», за которой гонялись все библиофилы Москвы, и я решил пожертвовать ею. Как я и предполагал, обмен состоялся, вскоре книга Тарковского (кажется, это был сборник «Перед снегом») оказалась у меня на руках.

Падение… с костылей!

И вот однажды Аткай позвонил мне и сообщил, что сегодня, мол, мы едем к Тарковскому. Вскоре после звонка с вокзала в общагу Литинститута явился и сам Аткай. На сей раз авоська была в своем привычном (приподнятом!) состоянии – с лещами и бутылками коньяка среди них. Спустя полчаса мы доехали до Переделкино… Дошли до ворот знаменитой писательской дачи. «А вот и Арсений!» – радостно сообщил мне Аткай, едва мы вошли внутрь, открыв скрипучую деревянную калитку. Подняв голову, я увидел впереди, на ступеньках небольшого двухэтажного здания Дома творчества, несколько человек, которые что-то оживленно обсуждали. Сбоку, прямо на ступеньках, лежали костыли. Кто из них Тарковский – я не знал. Мы шли, ускоряя шаг, прямо к этой группе. На лице Аткая светилась победоносная улыбка, я двигался следом, как маленький катер за большим парусником. Один из этой группы повернул голову в нашу сторону, как-то встрепенулся, завертелся на месте, словно что-то искал. Оказалось, что он искал костыли. И вот, пристроив их к подмышкам, человек буквально засеменил в нашу сторону. Аткай при виде его ускорил шаг и, бормоча «Арсений… Арсений…», ринулся навстречу. Тарковский тоже прибавил шагу, костыли замелькали быстрей, но при этом как-то вразброс, врастопырку, что я испугался: как бы он не споткнулся и не упал в спешке. Так оно и вышло: в какой-то момент костыль подвернулся, и человек упал навзничь! Мы рванулись к нему, с другой стороны к нему устремились его недавние собеседники. Приблизившись, я посмотрел на растянувшегося на земле человека – он мне показался очень рослым, даже огромным. Хотя в процессе его бега на костылях не выглядел столь крупным и длинным…

Аткай меня не предупредил, что Арсений Александрович после нескольких перенесенных операций остался с одной ногой и ходил, помогая себе костылями. Все вместе мы подняли Тарковского. Аткай сокрушался больше всех: во-первых, он, кажется, больше всех и любил Арсения Александровича, искренне считая его своим соплеменником: во-вторых, тот все же был его переводчиком и другом; в-третьих, Аткай был просто очень добрым человеком, даже невероятно добрым, чужая боль причиняла ему не меньше страданий, чем своя собственная.

Оставьте поэзию вне политики!

Аткай представил меня Тарковскому, сказал, что я его коллега по переводческому цеху. Тарковский смотрел на меня проницательно, строго. Говорил мало, да и трудно было кому-то вставить слово, если рядом был Аткай. Кстати, пусть читатель не поймет мои слова так, будто Аткай был болтун. Да, он был словоохотливый человек, но это было проявлением его мощного жизнелюбия. Говорил он много, но всегда очень интересно, содержательно, главное – с юмором.

Я помню, Тарковский часто улыбался на его шутки, живые яркие наблюдения и уничтожающие или, наоборот, восхваляющие человека меткие характеристики. Я сидел ни жив ни мертв и только слушал их диалог, в котором преобладающее место занимали разговоры Аткая. Наконец, он поднялся и куда-то вышел ненадолго. Я это хорошо запомнил, потому что успел задать Тарковскому в его отсутствие всего два вопроса. «Кто ваш любимый поэт из современников?» – спросил я его, выполняя просьбу моих сокурсников. «Да никто…», – не задумываясь, ответил Тарковский. Потом, немного помолчав, добавил: «Соколов… Володя…». Видимо, мое лицо выражало недоумение, потому что он постарался пояснить столь неожиданный выбор, а также радикально отрицательный взгляд на современную советскую поэзию. «Понимаешь, Багаудин, я много пережил, много повидал… У меня в жизни были такие ситуации… упаси тебя бог… Я поэт, всегда им был и оставался… я считаю поэзию самым высоким… я бы даже сказал… священным занятием в этой жизни… поэтому я живу так, как живу… Мне не нравится, мне очень не нравится, когда из поэзии делают литературу, делают политику… Понимаешь?!»

Я наспех кивнул, хотя не совсем понял, что он хотел сказать. Это мне стало понятно гораздо позже. Можно сказать – только недавно…

Коллаж: Тарки-Тау… Тарковские — Арсений и Андрей… Переделкино… Кто-то из шамхалов Тарковских… Аткай Аджаматов… Берия… Сталин…