7413107534

Как известно, в мире существуют разнообразные формы проявления гражданских и политических взглядов: выборы, референдумы, пикеты, демонстрации, всевозможные акции (флешмобы, например), митинги и революции, наконец.

Лев Цэров

Причем в западном мире все эти формы наполнены более или менее реальным содержанием. Для них это уже устоявшаяся, вполне обычная практика (кроме революций, разумеется), когда граждане организованно и в рамках закона выражают свою позицию. Так, например, венецианцы недавно проводили общественный референдум об отделении от Италии; или, скажем, во Франции проводились массовые (до 400 000 участников) демонстрации против закона, разрешающего геям усыновлять детей. Там народ уже научился цивилизованно и организованно выражать свое мнение. И, надо сказать, что власть в странах Запада вполне лояльно реагирует на эти формы публичного самовыражения граждан. Разумеется, до тех пор, пока акции проходят в рамках закона и не нарушают общественный порядок. В России история митингов и демонстраций несколько иная.

До начала XX века Россия вообще не знала никаких форм выражения гражданских позиций, если не считать таковыми бунты. Бунтов в истории России всегда было более чем достаточно («соляные», «медные», «картофельные», «стрелецкие» и т. д.). Все помнят выражение классика: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»

Итак, в начале XX века Россия узнала, что такое массовые демонстрации и митинги. Волна такого рода акций прокатилась и в период русских революций (1905 – 1907 гг., 1916 – 1917 гг.), когда рабочие под руководством левых сил боролись за свои права. Или в 1914 году, в начале Первой мировой войны, когда многотысячные демонстрации и митинги отражали патриотический настрой подданных империи.

И здесь нельзя не заметить, что с самого начала зарождения практики демонстраций и митингов российская власть всегда относилась к ним негативно, с подозрением. Даже патриотические, провластные митинги вызывали у нее неприятные ощущения – как бы собранные народные массы не вышли случайно из-под контроля.

В период советской власти митинги и демонстрации всегда носили официально-добровольно-принудительный характер. Любые попытки граждан выразить свою позицию жестко пресекались. Так было в Тбилиси 10 марта 1956 года (просталинская демонстрация расстреляна из пулеметов с крайней жестокостью), в Новочеркасске 12 июня 1962 года (демонстрация рабочих расстреляна войсками, многочисленные жертвы, организаторы позже приговорены к расстрелу).

Даже попытки отдельных известных людей выразить свое несогласие в форме одиночного пикета влекли за собой уголовное наказание. Вспомните академика Сахарова (сослан в Нижний Новгород); дагестанского диссидента В. Мейланова (осужден на 10 лет, отсидел от звонка до звонка, отказавшись просить о помиловании); наконец, семеро протестующих против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году (жестоко избиты при задержании, часть осуждена, часть посажена в психиатрические больницы). Естественно, желающих протестовать в СССР после этого было мало. Приветствовались и с размахом проводились только провластные демонстрации, митинги, собрания и т. д. В народе подобные официальные мероприятия вызывали привычное безразличие. Кроме ноябрьских и майских демонстраций. Их любили и воспринимали как лишний повод выпить с друзьями.

Полная свобода в этой сфере наступила в 90-х гг. прошлого века, когда многочисленные демонстрации и митинги под руководством различных партий и общественных движений стали обыденной российской реальностью. Митинговали все кому не лень и по любому поводу.

Власть как бы и не вмешивалась в происходившие процессы, действуя по принципу: «А Васька слушает да ест» (все были заняты приватизацией общенародной собственности). Пожалуй, именно тогда у нас общественное самовыражение стало немного напоминать западные форматы, когда власть делает то, что делает, а народ имеет право свободно выражать свое несогласие с ее действиями. И здесь следует отметить, что и по сей день гражданское общество у нас не сформировано, следовательно, почти все митинги и демонстрации носят искусственный характер. Как правило, они организуются либо сверху властью, которая широко используют при этом свои административные ресурсы, либо какими-нибудь неправительственными организациями, получающими гранты из заграницы. На митинги НПО собираются только сами грантополучатели, поэтому они столь малочисленны. К независимым митингам и демонстрациям российская власть относится традиционно – с неприязнью и неприятием. Не «любит» наша власть что-либо противоречащее ее главным установкам и неподконтрольное ей. Хотя, по закону, возможность выражать оппозиционную или какую-либо иную точку зрения (естественно, не подпадающую под статью уголовного кодекса) сохраняется. Все вышеописанное особенно остро чувствуется в регионах.

Региональная власть всегда оставалась консервативней центральной. Она, с одной стороны, вынуждена следовать в фарватере политики центра; с другой – все время перестраховываться, как бы чего не вышло. Центр сам себя простит, случись что, а региональная власть в аналогичной ситуации отгребет по полной! Поэтому региональная власть не любит все эти непонятные свободы слова и митинги-шмитинги; то ли дело выдать на-гора 120 % за нужного кандидата на выборах!

Справедливости ради заметим, что в регионах общественное мнение и общественная активность намного ниже, чем в крупных центрах, так что региональный народ и власть в этом вопросе едины. Вот что действительно любят региональные власти – это митинги в свою поддержку, которые здесь, на местах, принимают более гротескную форму, чем аналогичные мероприятия в центре. Особенно комично выглядят митинги в поддержку тех или иных региональных лидеров перед тем, как их снимут. Как правило, на них собирается ближайшее окружение из числа родственников, приближенных и вечно зависимых бюджетников. Как только под кем-нибудь зашатается кресло, он тут же собирает «общественность» в поддержку «себя любимого». Любопытно, что эта категория « государственных деятелей» не понимает, что времена давно изменились и подобные акции не только не воспринимаются центром, но и раздражают его.

Вряд ли можно такими действиями провести на мякине многоопытных и прагматичных кремлевских руководителей. Они прекрасно знают степень популярности того или иного регионального чиновника или политика и еще лучше знают технологию организации подобных акций поддержки.

А рассчитывать на то, что можно как-то «надавить» на центральное руководство, просто глупо. Результат обычно бывает прямо противоположным. Вертикаль российской власти не терпит не то что какого-либо давления на себя, но даже малейшие пререкания воспринимает как посягательство на установившийся порядок. На федеральную власть можно воздействовать только конкретными, реальными успехами в социально-экономической сфере, а не дутыми цифрами и «митингами поддержки». Никакая активная или пусть даже бурная публичная деятельность сегодня уже не может быть критерием состоятельности, профессионализма и соответствия требованиям времени любого руководителя любого ранга.