74447118399

Памяти шейха Ильяса-хаджи Ильясова

Преждевременная, насильственная смерть Ильяса-хаджи Ильясова – это, по-моему, огромная утрата для Дагестана, как для «демонстративно» верующей его части, так и для просто верующих – без показухи и выпячивания своей религиозности. Потому что он являл собой пример нового верующего, верующего больше внутренне, а не выставляющего напоказ знаки и признаки своей веры… Он мог стать мостом между этими двумя частями мусульманской уммы Дагестана.

Багаудин Узунаев

Мне посчастливилось не просто быть знакомым, встречаться с Ильяс-хаджи, но и несколько раз вести с ним продолжительные философские беседы. Ниже я приведу несколько примеров из них. А пока о более насущном.

Два взгляда на раскол

Почти в каждой беседе он возвращался к моменту распада общенационального ДУМД. Видно было, что это событие произвело на него тяжелое впечатление. Патриот Дагестана, он видел в нем признак глубокого кризиса общественного сознания, указывал на раскол в нем по национальному признаку. Правда, в отличие от нынешнего начальства ДУМД, разрушителем единого духовного управления он считал не Багаутдина Исаева, а того, кем он в момент его отсутствия (Исаев находился в хадже) был заменен – Ахмеда Дарбишгаджиева. Это был драматический момент истории ислама в Дагестане. Чтобы у читателя не зародилось подозрение в «национализации» мною этого вопроса, сошлюсь на книгу Саида Амирова «События и политика», где этот аспект подчеркнут недвусмысленно и прямо: «Так сложилось, что в начале 90-х годов меня перевели на должность зама председателя Совмина, в течение 7 лет (с 1991 по 1998 годы) я курировал вопросы взаимоотношения с общественными и религиозными организациями… Религиозная община Дагестана раскололась. Причиной тому была борьба различных национальных группировок за верховенство в духовной жизни республики… На одной стороне были сторонники избранного незадолго до того муфтия (кумыка Багаутдина Исаева), на другой – председателя совета алимов (аварца Ахмеда Дарбишгаджиева)» (см. указанное издание, с. 82). Но ДУМД трактует те события иначе: «Багаутдин Исаев, – читаем на его сайте, – создав собственный муфтият (кумыкский муфтият), расколол ДУМ Дагестана по национальному признаку. Воссоздать вновь ДУМД удалось лишь в 1997 году». Последнее верно: муфтием тогда был избран аварец Ахмад-хаджи Абубакаров.

Но все последующие события вроде бы не согласуются с этой трактовкой.

Попытка сорвалась

Вот как рассказывал о случившееся Ильяс-хаджи. «Когда стало ясно, что ДУМД оказалось в руках одной нации, – читаю в его записи, – мы, кумыки, решили создать свое духовное управление. Надо же было как-то вести дела, отправлять людей на учение, в хадж и т.п. Я лично объездил тогда 26 кумыкских сел и оповестил всех, что состоится такой учредительный съезд. Мы провели его в Махачкале, в Клубе рыбников. Собралось нас тогда более 2000 человек! Было много выступлений, большинство выражало сожаление по поводу того, что ДУМД распалось… Но восстановить его было уже невозможно, и мы после согласования открыли кумыкское духовное управление. Было решено не выбирать нового муфтия, так как имелся всенародно избранный муфтий. Мол, пусть он будет теперь нашим муфтием. Я имею в виду параульца Багаутдина Исаева, возглавлявшего ДУМД на момент распада.

После нас открыли свое духовное управление даргинцы, их съезд прошел в здании Советской администрации. Еще раньше был духовный центр у лакцев. Юждаг начал работу по созданию своего духовного управления».

Не обошел молчанием Ильяс-хаджи и попытки сохранить единый ДУМД. «Правда, была и попытка к объединению мечетей, – продолжал он, – в ходе собрания в малом зале Культурного центра. Но она не удалась: туда быстро прибыл Махачев со своими этими… как их назвать… нукерами, что ли, поднял шум там и все разрушил. Ничего не получилось».

«Сверху» – еще не значит «мудро»

Много усилий для объединения мечетей, как следовало из рассказа Ильяса-хаджи, сделал Саид Амиров. «Тогда первым замом председателя правительства стал Саид Амиров, – читаю в своих записях. – Он курировал религиозные вопросы и предложил все духовные управления объединить временно на один год. А позднее провести общенародные выборы и избрать единого муфтия. Мы согласились. И вот раз собрались, два собрались, ведем обсуждение. Наконец, это было 8 сентября 1994 года, мы, все муфтии, сидели в кабинете Саида Амирова, обсуждая вопрос объединения. Вдруг нам объявляют, что министр юстиции (им тогда был кумык Бижамов, кажется) взял и зарегистрировал в качестве общедагестанского именно тот ДУМД, выдал ему удостоверение, а мы остались ни с чем. Правда, когда стали выяснять у него, что да как, он сказал, что это по указке сверху было сделано».

Ничего удивительного: у нас без указки сверху ничего не делается. Одна беда, что последствия этих «указок» не всегда бывают положительными. Так случилось и в этот раз…

История давней ссоры

Среди версий о причинах убийства Ильяса-хаджи я прочитал и такую. Мол, он был в оппозиции к ДУМД, конфликтовал с его руководством. Не знаю, были ли у него конфликты с нынешним руководителем, но с бывшим у него действительно однажды произошла крупная размолвка. «Однажды, это было в 1998 году, я делал насигат в мечети. В это время один прихожанин поднялся и спросил меня о том, подходит ли для этой ночи совершение молитвы «сто молитв»? Я ответил, что такой молитвы нет, что не надо забивать голову ненужными вещами. Тогда он вынимает газету «Нурул Ислам» и показывает. Мол, вот, здесь написано, что есть такая молитва. Я ответил: с каких это пор стали из газет черпать информацию о делах ислама? Нет такой молитвы! Не будем спорить.

Оказывается, среди молившихся сидел и муфтий Абубакаров. Вдруг он встает и говорит: хотя тут Ильяс и кричит так, что аж купол мечети поднимается, я считаю, что надо эту молитву читать, хотя, конечно, я не такой алим, как он… Если в Джума-мечети имам начнет спорить с муфтием, то это позор для ислама! Поэтому я решил не отвечать на его выпад и промолчал. Книг много, подумал про себя, кто его знает, а вдруг я пропустил что-то, вдруг где-то написано, что есть такая молитва. На следующий день просмотрел всю свою библиотеку шариатской литературы. Нет, ничего такого нет. Я даже обратился за помощью к одному компетентному ученому: он 30 лет кадием был, четыре года муфтием служил. Может быть, думаю, он знает что-нибудь об этой молитве. Нет, ответил он мне, нет такой молитвы. В наших шариатских книгах такой молитвы нет. После этого пошел я в ДУМД. Встретился с замом муфтия, сам он был в отъезде. Говорю, мол, я не утверждаю, что я прав, но давайте пригласим нейтральных алимов, пусть они возьмут книги и посмотрят. Если они скажут мне, что ты, Ильяс неправ, ты ошибся, я выступлю перед всеми и признаю свою неправоту, я этого не боюсь. Но если они признают неправым муфтия, то пусть тогда он сделает то же самое. Сообщив это, я ушел домой.

Вдруг в один день меня зовут в ДУМД. Пошел. Там уже сидят два моих зама, будуны, еще несколько человек, в том числе и отец муфтия. И охрана его, несколько человек, вооруженных до зубов, руки в боки. Едва я вошел в кабинет, как муфтий мне заявляет: «Ты чего хочешь?» Отвечаю: «Чего я хочу? Хочу, чтобы все по шариату было». Короче, дело дошло до разборок. У него на столе стоял такой пластмассовый прибор для ручек, бумаг. Гляжу, берет он этот прибор и швыряет прямо в меня. Я еле уклонился, и прибор, ударившись об стенку, рассыпался вдребезги. Он встал с места, подскочил ко мне и стал орать: «С тобой я как хочешь пойду! Как с замом имама пойду, как с мужчиной пойду!» «Мне разницы нет: как ты хочешь, так и я пойду», – ответил я ему. Главное, что отец его сидит и молчит. Остальные стали нас разнимать. Насилу его усадили. Он меня зовет: мол, иди сюда, садись рядом со мной. Я сел. «Ты исполнишь то, что я говорю, или нет?» – спрашивает он у меня. «Если то, что ты говоришь, сочетается с шариатом, – отвечаю я ему, – то исполню, если не сочетается, то не исполню».

Тут я встал и собрался уходить. Но перед уходом подошел к его отцу и говорю: «Хасмагомед…». Но не успел я договорить, как почувствовал, что кто-то ударил меня по заду. Такая обида меня охватила – не передать словами. Ведь там я не мог ответить тем же. Удар нанес кто-то из охраны Абубакарова. Я оглянулся, стараясь угадать, кто это был. Но не угадал. Поехал домой. Обида, страдания были такие сильные, что у меня слезы текли из глаз. Был у меня один друг, я рассказал ему все это. Мол, так они со мной поступили. Оказывается в это время мой сын, средний сын, слушал все это, стоя в коридоре. Я и не знал про это. На другой день, смотрю, ко мне пришли с просьбой: отец нынешнего имама Центральной Джума-мечети Магомед-Расула Саадуева Гаджи и его тесть пришли. Мол, прости, оставь, это все в горячке случилось. Я слышал, как он в горячке орал на муфтиев: «Я вас всех раком поставлю!» Я ему в тот день, когда состоялся наш спор в ДУМД, сказал: «Если такие вещи я или зам кади сделаем, то это еще пройдет, но когда это делаешь ты, то это не проходит, потому что твое кресло требует другого поведения, другого отношения. Ты такие вещи не делай». Тогда он очень разозлился на меня.

На другой день пришли те же и отец муфтия Хасмагомед – уговаривать меня, чтобы я простил. Я ответил ему, что я сам 25 лет делаю маслеат между людьми. Если сегодня ко мне пришли с просьбой простить, а я не прощу, разве завтра мою просьбу простить другие исполнят? Я-то прощу, другой, подобный мне, простит. Но если попадется кто-нибудь вроде него самого, то, как говорят, найдет коса на камень, дело может кончиться плохо. «Хасмагомед, – сказал я ему, – твой сын тебе муфтий только в помещении ДУМД, дома он тебе сын. Если ты не хочешь его потерять, то береги его. Не прошло и полугода, как 21 августа, это было время, когда мы с Арсеном Атаевичем ваххабизмом занимались, пришла новость, что имама Центральной мечети убили, а потом оказалось, что муфтия взорвали».

Конечно, велик соблазн трактовать этот случай как реакцию неба на несдержанность покойного муфтия, но воздержимся от оценок. Всему свое время…

Такой был ко времени

Хотелось выразить свое мнение и по поводу еще одной версии, согласно которой Ильяс-хаджи будто бы претендовал на пост председателя ДУМД. Для меня здесь не столько важен сам факт этих претензий, сколько то, в какой форме они были проявлены.

Были ли эти претензии выражаемы им гласно, среди коллег по поприщу, или он высказывал их в ходе какого-нибудь интервью? Ничего подобного не было ни разу им высказано. Более того, в ДУМД, организованный, как он считал, по национальному признаку, он бы не пошел, даже если бы его об этом сильно попросили. Скорее всего, речь может идти о том, что в настоящий момент Ильяс-хаджи действительно был единственным религиозным деятелем, который заслуживал занять этот высокий пост. О его образованности в области ислама с уважением отзывались даже недруги. Он превосходно знал арабский язык. Был открыт для общения, для совета и помощи. Он неоднократно организовывал помощь нуждающимся и погорельцам, просто потерявшим жизненные ориентиры людям. Ильяс-хаджи довольно хорошо говорил по-русски, доступно и в то же время во всей полноте выражая на нем свои мысли. Не отгораживался от людей, не раздувал свою значимость, создавая вокруг себя атмосферу таинственности, активно участвовал в общественных событиях, в том числе и в делах и проблемах своего народа. В целом, как мне кажется, он был бы весьма своевременным муфтием для Дагестана. Может быть, именно таким муфтием, в каком сегодня нуждается Дагестан. Но, как говорится, на все есть воля Всевышнего – он распорядился иначе.

Ильяс-хаджи всем своим поведением подводил нас к мысли, что главное в исламе, как и в любой другой религии, не внешние проявления веры, а внутренние, не обряды и ритуалы, а богоугодные поступки и действия. Он считал, что количественный всплеск верующих, который наблюдается в последние годы, не отражает роста подлинной религиозности в душах дагестанцев. Более того, он прямо называл этот всплеск… модой! Модой на религию. А главным пороком моды, как знает читатель, является ее скоротечность.

Нестандартный шейх

Я потому так уверенно говорю об этом, что в ходе наших бесед мы с ним не раз говорили на тему веры и ее проявлений. Я хотел выяснить для себя ряд важных моментов в исламе: почему он не поддается реформированию? Почему, как утверждает австрийский мыслитель Хельмут Готшалк, «в рамках ислама критика Корана невозможна»? Под критикой, конечно, подразумевается лишь анализ его положений. Почему мусульмане так противоестественно бурно, порой до потери человеческого образа, реагируют на проявление неуважения, как они считают, к их религии? Какое все это имеет отношение к Всевышнему? Разве Всевышнему нужны эти массовые выступления в его защиту? Да и может ли смертный защитить Создателя Земли и Небес? Может быть, дело вовсе не в исламе, а в тех народах, которые его приняли? В известной монографии «Ислам на пороге XXI века», в главе «Монолит или мозаика?» читаем: «Пророку приписывают такие слова: «Иудеи раскололись на 71 секту, назаретяне (христиане) раскололись на 72 секты. Расколется и моя община – на 73 секты». Пророк, замечает автор, ошибся лишь в числе сект – их в исламе значительно больше. Саты аль-Хусари, видный теоретик арабского национализма (1880 – 1968), объяснял природу расколов в исламе историческими причинами: «Этнические особенности каждого обращенного в ислам народа оборачивались привнесением в ислам этих особенностей, что приводило к возникновению различных направлений и сект в самой этой религии. Воспринимаясь в ходе истории различными народами, ислам сам принимал духовный облик этих народов. Образно говоря, ислам, как одежда, принимал форму того тела, на которое он был одет».

Я знавал одного заядлого «демократа», который говорил, гневно вращая глазами: «Да я ради демократии любому шею сверну!» Ему и в голову не приходило, что защищать демократию так, как собирался это делать он, значит, ее попросту дискредитировать. Так и с исламом: у него столько защитников развелось, и все с оружием наперевес.

Мне кажется, нет такого повода, из-за которого человеку было бы простительно впасть в гнев и потерять контроль над собой. Но мы очень часто видим это со стороны наших братьев-мусульман в других странах и регионах. И как правильнее назвать все эти проявления: то ли сильная, безграничная вера, то ли слепой фанатизм, который везде ищет повод дать волю своим безудержным эмоциям? Может ли Всевышний благословить убийство, совершенное во имя него и с его именем на устах? Может, убивающим во имя Аллаха кажется, что он смотрит с небес, приходит в восторг от каждого меткого выстрела, приговаривая: «Ай мужчина, Магомед! Как ты метко выстрелил во имя мое!», и тут же добавляет через плечо: «Приготовить Магомеду местечко в раю! Да потеплей!» Но что-то смутно подсказывает мне, что ни один Магомед из тех, что сегодня убивают налево и направо, теплого местечка в раю не дождётся. Скорее всего, наоборот.

Вот такие бывали у меня с Ильясом-хаджи беседы. На эти и другие «вольнодумные» вопросы Ильяс-хаджи реагировал четко, спокойно, с пониманием. Добродушно улыбался, иногда хмурился, иногда поджимал губы, кивал головой. Если выразить его поведение одним словом – мыслил. А в последнее время он вообще полностью овладел своим эмоциональным фоном, превратился в настоящего мусульманского стоика. Несмотря на то, что одевался он так, как одеваются светские люди, лихо водил свой огромный белый джип, с одного взгляда можно было определить, что перед вами по-настоящему религиозный человек. Вера в бога настолько овладела его душой, что это отразилось и на всем его облике. А на последних снимках он очень похож на имама Хомейни – столько в нем света и обращенности к небесам, к вечному, к Богу…

Не спасет и забиба

Закончить свою статью я хочу описанием одного эпизода, который может иметь далеко идущие последствия для Дагестана. Речь идет о запрете торговли спиртным, о котором мы все узнали, как говорится, в явочном порядке. Но не в этом дело. Бог с ним, со спиртным, здоровей будем без него. Дело в другом: почему кто-то, кого мы не знаем, не видим, не слышим, решает за нас, что нам делать? Вроде бы, на первый взгляд, это забота. Однако при более внимательном рассмотрении видно, что это – запрет! Причем мотивы этого запрета нам не известны: то ли себя эти лица хотят потешить, «нагнув» нас по своему произволу, то ли о нашем здоровье пекутся, нас оберегают. Если это забота о нас, то лучше проявлять ее не запретами, т.е. что-то отнимая у нас, а, наоборот, одаривая —  ну там какими-нибудь подарками или премиями. Если же о себе, то, как говорил герой одного известного фильма, «лучше на кошках потренируйтесь». Но и это еще не все. В одном магазине я стал интересоваться тем, кто довел до них информацию о запрете? Оказалось, полиция. По словам хозяина, они пришли к нему в магазин и предъявили указ президента Дагестана, предписывающий прекратить торговлю спиртным на время Рамазана. Если это правда, то это, господа начальники, перебор. Когда в ходе сессии начинаете разглагольствовать про то, что мы мусульмане, что мы лучшие, это еще куда ни шло. Хотя я ни разу не слышал, чтобы Путин или Медведев заявляли в стенах Госдумы, что мы-де православные… Но говорить с экрана, что Дагестан – светская страна, а потом подписывать указ о запрете торговли – это уже слишком. Это никого не спасет от угрозы со стороны «противников спиртного». Вспомните президента Египта Анвара Садата. Уж как он якшался с «братьями-мусульманами», как шел навстречу. Он был такой усердный богомолец, что у него образовалась забиба – утолщение кожи на лбу от частого прикосновения к полу. И что, спасло это его? Отнюдь! Прошу понять меня правильно: я сам не пью и другим не советую, но хотел бы, чтобы о подобных запретах хотя бы предупреждали заранее. И, как я полагаю, этого хочу не я один.

 

Коллаж: Портрет Ильяса-хаджи… Джума-мечеть… Церковь: Путин… Спиртное… Анвар Садат и т.п.